В выдающемся диптихе В. Я. Проппа о волшебной сказке («Морфология волшебной сказки» и «Исторические корни русской народной сказки») убедительно доказана связь волшебной сказки с первобытным обрядом инициации мальчиков. Автор пришёл к выводу, что зачаток сказки первоначально был неотделимой частью этого обряда. Я бы даже сказал проговариванием обряда. Своей морфологией В. Я. Пропп дал очень удобный инструмент для анализа волшебных сказок и мифов. Однако, сам же не смог дать убедительного объяснения одного из самых колоритных персонажей волшебной сказки – бабы Яги. Его предположение, что её прототипом, возможно, является гипотетическая временная жена в «большом» (мужском) доме не убеждает даже самого автора. Не нашёл он исторического прототипа и для ложного героя. Хотя сразу же возникает аналогия с временным правителем, подробно описанным Дж. Фрезером в «Золотой ветви», которую В. Я Пропп часто цитирует в «Исторических корнях волшебной сказки». Я хочу немного развить структуралистский метод Проппа, и дать ответы на некоторые нерешённые им вопросы, в том числе и по бабе Яге. Сразу же оговорюсь, здесь не будет большого количества примеров из Проппа и Фрезера. Считаю, каждый, кого интересует данная тема, должен знать работы В. Я. Проппа и «Золотую ветвь» Дж. Фрезера.
Итак, в чём суть обряда инициации? В имитации смерти и воскрешения. Всё, крайне просто. Уже здесь есть основные функции волшебной сказки – испытание и награждение. Это пара может быть сутью всей сказки (возникшая нехватка и конечное избавление от этой нехватки). Эта же пара (испытание и награждение) вкраплена в материю сказки по всей линии сюжета в других видах и масштабах (расспрашивание-дарение волшебных вещей, дополнительные испытания-свадьба и воцарение и пр.). Возникает представление, что существует всего лишь эти две функции –испытание и награждение. Все остальные описанные Проппом функции лишь разновидности их.
Второй вопрос – как возник обряд инициации? Современный человек ответит, что однажды родители по всей планете, по-видимому, решили обучать мальчиков. Но такой мотив встречается в волшебных сказках как очень поздний. В более архаичных видах детей или увозят в лес, и там оставляют на смерть, или они сами уходят, или их похищают. При этом ни слова об обучении. Мне кажется, на этот вопрос будет легче ответить вкупе с несколькими другими вопросами. А именно: почему инициация происходит с половой зрелостью мальчика? Почему через смерть? Откуда возник институт права первой брачной ночи? Все эти три вопроса сразу же наводят на мысль, что в «самом первобытном» человеческом обществе вожак изгонял мальчиков, достигших половой зрелости, в лес. Т. е. первое человеческое сообщество существовало в форме человеческого прайда. Надо ли здесь уточнять, что двенадцатилетний мальчик, изгнанный в одиночестве в лес, обрекался, по сути, на смерть? И выживали единицы. Подросток, проходя через лес, практически проходил через смерть. Но выжив, возмужав, и через несколько лет почувствовав в себе достаточно сил, мог прийти в какой-либо прайд и, убив престарелого вожака, сам его возглавить. Здесь, кстати, становится действительно ясной немота «прошедшего через смерть». Не из-за какого-либо помутнения рассудка, не потому что мёртвые не говорят. Это более позднее рационализированное объяснение обрядовой немоты. Исторически же самец приходил в другой прайд, языка которого он не знал. Так русские всех иностранцев раньше называли немцами. Так же становятся понятны распространённые и устойчивые сказочные формулы: «идти куда глаза глядят» и, особенно, «идти на все четыре стороны». Они очень легко согласуются с изгнанием. Итак, сперва, в дородовом строе, это был обычай, если можно так выразиться, который позже стал традицией, а ещё позже оформился в обряд.
Герой попадает в царство смерти, получает там знания, силу, находит там (в лесу) некие полезные вещи, приходит в тридевятое царство, убивает тамошнего царя, женится на Елене Прекрасной (точнее на десятке Елен Прекрасных) и получает царство «в наследство». Все избушки, дома богатырей или разбойников в лесу появились позже, при родовом строе, когда два или больше родов составили союзы. И мальчики уже не изгонялись, а после инициации уходили в определённый род, в котором для них готовились невесты. А князь (бывший вожак прайда) терпел взрослых мужчин как своих холопов. Сохраняя право первой брачной ночи. Спрашивается, откуда взялась баба Яга? Откуда взялись мотив чудесного (непорочного) рождения героя и формула «рос не по дням, а по часам»? Ведь рассмотренный выше обряд и его озвучивание начинается со смерти героя. А может, был ещё какой-либо обряд и соответствующий ему миф, не рассмотренный В. Проппом, в котором бы фигурировала женщина и связанный с рождением и ростом?
Есть такой. Суть его не менее проста, чем суть инициации. Герой родился, рос не по дням, а по часам, убили его и съели. Он очень подробно описан и разобран Дж. Фрезером в «Золотой ветви», и известен нам как «сады Адониса» или мистерии плодородия. В чём его цель и смысл? В имитации в магических целях роста урожая, который женщины-собирательницы собирали в лесу. Для этого использовались однолетние растения, в том числе злаковые (позже в основном злаковые). Их сажали, возделывали, ухаживали, потом собирали урожай с грядки, и устраивали пир.
Почему же это был обряд, а не производственная деятельность? Историко-стадиальный метод в этнографии и фольклористике приводит к выводу, что первобытные люди не занимались производственной деятельностью в принципе, а естественным продуктом питания было то, что собрано и добыто в лесу. Указанные же грядочки возделывались исключительно в магических целях, посредством имитационной магии воздействовать на дикую природу. Имитационная магия учит, если что-нибудь сымитировать, оно случится. Чем больше будет урожай на имитационной грядке, тем больше будет урожай в лесу, чем богаче будет имитационный пир, тем богаче будет пир с лесного урожая. Всякий обряд неизбежно имеет свой миф, и формула-заклинание «рос не по дням, а по часам» именно из этого мифа.
По ходу мифа героя (Урожай) убивали сами же женщины, засовывали в печь, затем съедали, и имитационная магия требует, чтоб это был пир. Необходимо немного сказать о мотиве чудесного (непорочного) рождения. В. Я Пропп в работе «Сказка. Эпос. Песня.», анализируя этот мотив, начинает с замечания, что первобытные люди не связывали деторождение с сексом, поэтому, мол, и деторождение являлось для них чудесным. Здесь явная логическая ошибка. Ведь чудесное и непорочное может быть только на фоне не чудесного и порочного. Но если все женщины рожали, по мнению первобытных (как считает В. Пропп), без связи с сексом, то это обычно, и ничего чудесного в этом нет; и в этом нет ничего непорочного, или как могло происходить порочное зачатие? С этой его логической ошибки весь его обширный анализ мотива чудесного рождения и формулы «рос не по дням, а по часам» оказывается ошибочным. А если же принять, что мотив чудесного рождения родом не из представления о возрождении ранее умершего (данное представление соответствует обряду инициации (смерти и возрождения)), а действительно из представления о чудесном рождении? Из чего же могло возникнуть такое представление? Сперва отметим, что многими исследователями отрицается незнание первобытными связи деторождения и секса. Если это так (первобытные люди имели представление о роли секса в деторождении), то появление из земли дерева, колоса, др. растений должно было представляться непорочным и чудесным.
Получается, что классическая волшебная сказка сложилась из двух мифов – женского и мужского. В женском обряде герой (Урожай) чудесно и непорочно рождается, растёт и попадает в печь. Печь естественно стоит в избе, и героя в печь засовывает женщина. В мужском же обряде героя уводят в лес, засовывают в некую конструкцию, чем-то похожую на избушку. Сам собой напрашивается вывод, что когда обряды исчезли или перестали быть обрядами, а их мифы остались, они смогли объединиться в один сюжет, а два героя слиться в одного. Как и сама “избушка на курьих ножках”. Есть данные, что строения для инициации мальчиков часто стояли на столбах, но вертеться вокруг оси они не могли.
Зато давно способны вращаться мельницы.
Фото: Сергей Михайлович Прокудин-Горский из архива Библиотеки Конгресса США
Поэтому и избушка стоит не в лесу, а перед лесом, на границе жизни и смерти. И если в первом (женском) мифе герой должен был попасть в печь и погибнуть, то получив продолжение посредством второго (мужского) мифа герой обманывает или побеждает бабу Ягу. А пир, который должен был случиться после убийства героя, превращается в испытание едой. Можно предположить, что и в бабе Яге слились два персонажа – баба из женского мифа и некто Яга из мужского мифа, мучившего инициируемых. И первоначально комбинированный персонаж назывался не баба Яга, а баба-Яга. Здесь сразу другое освещение получает формула «Русским духом пахнет». Раз в женском мифе история про еду, то может и имелся в виду запах еды? Чисто предположительно, могло ли слово «рожь» иметь форму «рожьский»? Тогда рожьский дух означало бы ржаной, хлебный дух. А народная этимология рожьский дух переделала на русский дух. По крайней мере, есть соображения лингвистов: «употребление притяжательного суффикса добавляло к семантике имени «жизни» или наоборот, употребление его с «безжизненным» именем убирало притяжательность. У меня нет доказательств, что тут определяющим было. Ср. также *nebesьskъ и *nebesьnъ. «Из общих соображений» (например, по значению этого суффикса в прагерманском и др. языках), представляется более вероятным именно чёткое притяжательное значение суффикса, меняющее семантику исходного имени, а не наоборот, т. е. *nebesьnъ — «относящийся к небу, как объекту», а уже *nebesьskъ — «принадлежащий небу, как местообитанию высших сил». Аналогично и по другим парам: *plъtьnъ «состоящий из плоти», «материальный» (> «плотный», «непроницаемый») ~ *plъtьskъ «принадлежащий плоти», «свойственный плоти» (> «плотский»)» http://lingvoforum.net/index.php/topic,86309.msg2812165.html
По аналогии можно предположить: по этому правилу как раз и должно быть ръжьnъ хлеб (состоящий из ржи), но ръжьskъ дух (принадлежащий ржи). Красноречиво описание избушки Бабы- Яги: «Избушка на курьих ножках, пирогом подперта, блином покрыта «. «Фу, фу, фу» уже поздняя вставка. К этому же обряду относится типичная сказочная формула «Посмотрим, из какого ты теста сделан». Подтверждается это ещё тем наблюдением, что в сказках, где к бабе Яге попадает девочка, то, как правило, по воле родителей, целенаправленно. В этих сказках избушка находится в лесу и не поворачивается, в печь никого не садят, нет формул «роста не по дням, а по часам», и (как правило) «русским духом пахнет». То есть в сказках с девочками отражён чисто обряд инициации. А обозначение типичного персонажа как “баба Яга” стало просто традицией.
Резюме:
Классическая русская народная сказка из разряда волшебных сложилась из двух более простых сказок. Сказки, выросшей из мифа на основе обряда (мистерии) плодородия, когда герой-жертва (по терминологии В. Я. Проппа) чудесным образом рождается, его холят, затем он попадает в печь и устраивается пир. Яркий, наиболее близкий пример – сказка «Терёшечка» (хотя в ней он всё-таки уже остаётся живым). И из второго мифа на основе обряда инициации, в котором герой-искатель преодолевает препятствия с помощью волшебных средств или помощников, убивает кого-то, связанного с царевной (змея, Кощея или её отца), и получает право жениться. Два мифа слились, два героя слились. Точка слияния – избушка на курьих ножках. Вот как об этом пишет В. Я. Пропп в «Русской сказке»: «Баба-яга — страж границы, она охраняет вход в тот далёкий мир. Вход идет через её избушку. За пределами её — тёмный лес (избушка стоит на краю леса) и тридесятое царство. В больших, длинных сказках, в которых героя ждёт множество приключений, с того момента, когда он достигает избушки, меняется стиль сказки. Начало сказки бывает реалистическим (за исключением фигуры старого царя): мужики и бабы, изба, семейная жизнь и семейные нелады, косьба и другие сельскохозяйственные работы. С этого же момента властно вторгается сказочная фантастика, реальный крестьянский мир забыт.»
К сожалению он не сделал того вывода к которому пришли мы, но это в общем не опровергает В. Я. Проппа, это его дополняет.
Немного о волшебных помощниках и других персонажах. Пропп пришёл к выводу, что волшебные помощники – это просто переосмысление образа героя. Если в архаичных формах герой – герой-животное, то после он переосмысливается как герой + животное. И здесь он отошёл от своего принципа объяснять трансформации сказки на исторических аналогиях, прототипах. А ведь исторические события могшие привести к появлению в волшебных сказках волшебных помощников были, и давно известны. Ведь тотемные рода в определённый момент начали сближаться и образовывать племена, а у каждого из них был свой миф. Объединяются четыре тотемных рода, и каждый привносит свой миф. И вот у героя (который теряет, или почти теряет свою звериную грань) начинают появляться помощники: волки, кони, медведи, зайцы, орлы и пр.
Нет никаких препятствий признать, что истории медведя, порвавшего зайца; сокола, сбившего утку; щуки, доставшей яйцо со дна моря, были самостоятельными мифами с самостоятельными героями-животными, включёнными в канву другого мифа. Но в процессе многовекового шлифования и рационализации сказки эти герои, потеряв почти свою человеческую грань (только говорят по-человечьи), превратились в типичных волшебных помощников. Вместо смерти у них остался только намёк на смерть, когда Иван целится в них из лука, а из всех остальных функций осталось только выполнение трудной задачи, адаптированной под конкретную сказку. Например, известных персонажей Вертогора и Вертодуба вообще можно легко убрать из сказки, никакой функции они не несут, а только украшают её. Как же они попали в неё? Полагаю, по той же причине, вследствие объединения нескольких родов. И сперва в сказке было три равноправных линии. Но позже акцент переместился на одного ставшего главным героя, а Вертогор и Вертодуб стали деградировать. О том, что это могли быть герои самостоятельных мифов, говорит их связь со смертью и выполнения ими трудной задачи. Просто рассказчик, рационализируя их в сказке, их смерти и трудные задачи поменял местами во времени. Если в своих мифах они сперва должны были пройти через смерть, и лишь затем выполнять трудные задачи, то в сказке смерть их ждёт после выполнения трудной задачи. Дальнейшая их рационализация наверняка привела бы их к трансформации в волшебных помощников.
Так же могли возникнуть и два равных героя и многоходовые сказки. Конкретные формы объединения мифов зависели от отношений объединяющихся родов.
Сергей Третьяков