Сказка «Василиса Премудрая» (Афанасьев, 104, AT 480*) имеет малочисленные варианты в русском и украинском фольклоре1; вариант Афанасьева подвергся литературной обработке. Однако в нем сквозь поздние наслоения проступают архаические мотивы.
Кроткая падчерица с помощью чудесной куколки выполняет все трудные задачи мачехи и ее злых дочерей. Падчерицу посылают за огнем к Бабе-Яге, но Василиса и там выполняет все трудные задачи. Забор у Бабы-Яги сделан из человеческих костей, «на заборе торчат черепа людские с глазами» и т. д. Убедившись, что Василисе покровительствует дух матери, Баба-Яга снимает с забора один череп с горящими глазами и, насадив на палку, отдает ей: «Вот тебе огонь для мачехиных дочек».
Василиса ночью, при свете черепа, бежит из леса. Перед домом она хочет бросить его, но он говорит глухим голосом: «Не бросай меня, неси к мачехе». Результат весьма неожиданный: «Внесли череп в горницу: а глаза из черепа так и глядят на мачеху и ее дочерей, так и жгут! Те было прятаться, но куда ни бросятся — глаза всюду за ними так и следят; к утру совсем сожгло их в уголь; одной Василисы не тронуло».
Этот череп на шесте — мотив уникальный. В вариантах типа AT 480* он не встречается: так, буковинская сказка «Марiйка и Баба-вiдьма» мирно кончается тем, что падчерица приносит мачехе горящую головню от ведьмы. Ни наказания мачехи и ее дочек и никакого черепа здесь нет2.
Ограда с человеческими головами на кольях не удивит ни одного этнографа. Копчение, высушивание, хранение вражеских голов наблюдалось почти до наших дней у даяков Калимантана, у индейцев хиваро в Эквадоре и многих других народов3. К восточнославянскому ареалу географически ближе рассказ Геродота о скифском племени тавров, давших свое имя Тавриде (Крыму): «С захваченными в плен врагами тавры поступают так: отрубленные головы пленников относят в дом, а затем, воткнув их на длинный шест, выставляют высоко над домом, обычно над дымоходом. Эти висящие над домом головы являются, по их словам, стражами всего дома»4.
Пережитки этого обычая хорошо, известны и Европе. В IV акте шекспировского «Цимбелина» принц Клотен говорит:
Убью тебя своей рукой, а после
И тех двоих; на городских воротах
Повешу ваши головы6.
Еще в XVI веке английские короли выставляли отрубленные головы своих врагов на Лондонском мосту (т. е. при въезде в Лондон), а турецкие султаны вплоть до XIX века — на воротах стамбульского дворца Топкапы6. Разумеется, эти головы уже не трактовались как оберег.
Но этим обычаем трудно объяснить использование черепа на палке в русской сказке как карающего оружия. Нужно искать иные пути понимания этого мотива.
Обычай консервации вражеских голов имел интересную параллель — употребление в качестве оберега не человеческого, а конского черепа. Обращение к нему расширяет поле сравнения и позволяет включить уникальный мотив русской сказки в мировой контекст. На такое расширение нас уполномочивает тот факт, что «Василиса Премудрая» близка к основному типу сюжета «Мачеха и падчерица» (AT 480), где в украинских вариантах сюжетным синомимом Бабы-Яги выступает кобылячья голова. По мнению Е. Мелетинского, «кобылячья голова — это чрезвычайно архаичный фетиш, скорей всего тотемистического происхождения. Культ коня и конского черепа, в котором якобы воплощен могущественный дух, играл существенную роль в первобытных обрядах различных народов»7.
В древности конь был солярным животным, т. е. связанным с культом Солнца. Коней (нередко с колесницами) приносили в жертву богу Солнца самые различные народы, включая индоариев, массагетов, персов, иудеев, спартанцев и т. д.8 В греческих мифах Гелиос каждое утро выезжает с востока на колеснице, запряженной четверкой огнедышащих коней. Культ Гелиоса (Солнца) слился с культом Аполлона, и солнечные лучи стали восприниматься как беспощадные стрелы этого златокудрого, но мстительного убийцы. Почему Зевс сразил молнией Фаэтона, злополучного ездока солнечной колесницы? Юноша не сладил с конями, недопустимо приблизился к земле, отчего на ней закипели реки и загорелись леса. Но ведь на колеснице при этом не было самого Солнца. Значит, в представлении греков губительный жар происходил от огнедышащих коней.
В глубокой древности Солнце вызывало почтение и страх «…стихия огня, разрушительная стихия, явилась стадиальным эквивалентом солнечного пламени, солнца в его зените, одинаково светящего и губящего»9. Этот страх распространялся и на коня. Янина Розен-Пшеворска считает связь коня с культом Солнца более поздним явлением, чем страх перед конем: «Тут нужно припомнить, что конь был солярным животным, но в то же время уводящим души умерших в загробный мир (deus psychopompus). Вероятно, сам конь был изначально этим божеством и только с течением времени превратился в атрибут уже персонифицированного божества» 10. Мнение о том, что функция коня как deus psychopompus древнее солярной функции, несколько сомнительно: солнце и огонь могут убивать и внушать страх. Порою губительная сила коня, а точнее — именно кобылицы, находила в мифах гиперболическое отражение.
Так, в древнеиндийской космографии было очень распространено представление об огнедышащем входе в подземный мир — на дне океана, близ южного полюса. Этот вход назывался Кобыльей Пастью, что объясняется в 1-й книге «Махабхараты»: «Он[Аур-ва] выпустил огонь своего гнева в океан, где тот обратился в огромную лошадиную голову. И доныне в самом отдаленном конце океана, на страшной глубине таится Вадавамукха, Кобылья Пасть, поглощающая воды; это вселенский огонь, который вырвется наружу в час кончины мира и все уничтожит»11. Гнев Аурвы служит объяснением вулканизма; Вадавамукха — олицетворение грозящей миру огненной смерти. Так в мифах появляется страшная кобылья голова.
Остановимся на греческом мифе о Персее. Он убил Медузу Горгону, вид которой превращал в камень людей и животных. Когда он отрубил ей голову, из туловища Медузы родился крылатый конь Пегас, В самом архаическом мифе он вознесся на Олимп, где доставлял Зевсу гром и молнию. В другом мифе Беллерофонт с помощью уздечки, подаренной Афиной, укротил Пегаса и, летая на нем, совершил ряд подвигов, за что царь Иобат отдал ему в жены свою дочь и сделал своим соправителем. Но когда возгордившийся Беллерофонт захотел взлететь на Олимп, Зевс наслал на Пегаса бешенство, и тот сбросил Беллерофонта, который превратился в жалкого калеку.
Отрубленная голова Медузы стала оружием Персея, который с ее помощью обратил в камень напавших на него врагов и даже целый остров, так что он стал непригодным для обитания. Выделим следующие детали: 1) Медуза, крылатое чудовище со змеями вместо волос, была возлюбленной бога Посейдона, который в споре с Афиной за Аттику выступил как создатель коня; 2) вид Медузы превращал все живое в камень, т. е. иссушал, как губительное солнце в засуху палит землю и людей; 3) из ее обезглавленного тела родился Пегас, которого считали сыном Посейдона, т. е. первым конем; 4) у Еврипида сохранилась иная версия мифа, где говорится об одной лишь Горгоне, которая рождена Землей и убита Афиной; Персею в этом варианте вообще нет места.
Это побуждает сделать вывод, что миф о Беллерофонте и золотой уздечке Афины отражает приручение лошадей первобытным человеком (около 2000 г. до н. э.). Одомашнению лошадей пред-
шествовали сотни тысяч лет охоты на них, причем дикая лошадь была сильным и опасным зверем: большая численность лошадиных стад делала их более опасными, чем медведи. По нашему мнению, в описанном мифологическом комплексе отразился переход от охоты на лошадей к их одомашнению, и прототипом Медузы в самых архаических повествованиях была огнедышащая кобылица.
Смертоносное воздействие лика Медузы первоначально объяснялось ее огненным дыханием, а змеи на голове — переосмысление конской гривы. Змеи — хтоническая черта; археологи уже в XIX в. открыли в римских погребениях изображения Персефоны со змеями в волосах12. Но это не значит, что Медуза обязательно имеет хтоническое происхождение; это лишь значит, что хтонические черты (например, черты Персефоны) были распространены на нее, когда страшная кобылица стала мыслиться как порождение Земли.
Голову Медузы Персей отдал Афине, которая поместила ее на своей эгиде. Лик Медузы с высунутым языком, оскаленными зубами и змеящейся шевелюрой греки изображали на щитах и помещали над входом в дом как оберег (горгонэйон). Думается, первоначально это были не изображения, а настоящие кобыльи головы. В древнем Риме периода царей после праздничных состязаний колесниц правую лошадь победившей упряжки приносили в жертву Марсу, чтобы обеспечить обильный урожай, а ее отрубленную голову прикрепляли к стене царского Дома или к Мамилиевой башне 13. Архаические сказания об охоте на лошадей и их приручении могли дать и другую ветвь, параллельную греческому мифу: сказки об огненной кобылице, которая вытаптывает крестьянскую ниву, пока ее не укротит презираемый младший сын (типы AT 530 и 531). Укрощенная кобылица рождает чудесного коня, отдавая его герою как выкуп за себя. Не исключено, что в исходном сюжете герой убивал кобылицу, как Персей убивал страшную мать Пегаса и как вообще первобытные охотники убивали кобылиц, чтобы отловить жеребят. В сказках разных народов герой с помощью крылатого коня совершает подвиги, за которые, как Беллерофонт, получает «полцарства и царевну в жены». Трагическое падение Беллерофонта — стадиально поздняя добавка.
Миф о Медузе и Пегасе возник независимо от мифа о Персее. Этот герой Пегасом не воспользовался и никак не связан с ним; Персей — типичный «змееборец» из сюжета типа AT 300, спасающий от чудовища царскую дочь и получающий ее в жены. В сюжет об укрощении первого коня Персей вошел «со стороны». Между огнедышащей кобылицей и Медузой Горгоной существовало промежуточное звено. В горной пещере неподалеку от аркадского города Фигалии была обнаружена так называемая «черная» Деметра» — статуя с телом женщины, в длиннополой одежде, но с лошадиной головой и гривой. Местное предание рассказывало, что во время своих поисков Персефоны безутешная Деметра обратилась в лошадь, чтобы избегнуть любовных посягательств Посейдона14. Если вспомнить метаморфозы греческих богов, становится неясным, почему облик лошади должен был отпугнуть Посейдона. По-видимому, местная привязка черной статуи к Деметре носила искусственный характер, и в пещере стояло изображение забытого древнего божества, женщины-кобылицы, от которой и «произошла» Медуза, возлюбленная грозного морского бога.
Солнечные и огненные кони типичны для славянской мифологии. Наукой отмечена и апотропеическая функция лошадиной головы в древней Руси: «Термин «конек» происходит от изображения лошади па коньковой слеге крыши дома (…). По-видимому, раньше на крышах домов укреплялись черепа лошади, птиц. Украшательское значение коньков деревенских домов, вышивок на одежде… появилось позже, первоначален их охранительный смысл» 15.
Лошадиный череп, насаженный на выступающую вперед коньковую слегу и отпугивающий злых духов от древнерусского дома, это наш череп на шесте, древний оберег. Видимо, таким же он был и у предков греков, пока не превратился в лик Медузы — антропоморфизированную кобылью голову с гривой из змей.
То, что было забыто греками или полузабыто славянами, свежо в памяти башкир. Современный исследователь свидетельствует: «Согласно представлениям башкир, кони не поддаются чарам злых сил. Конский глаз способен видеть скрытое от человека. Поэтому коня вводили в дом, чтобы изгнать злых духов…»16 И далее: «По поверью, лошадиный череп оберегал хозяина и его имущество от дурного глаза, от всяких зол. В прошлом широко был распространен (и не только у башкир, но и у многих тюрко-монгольских и других народов) обычай вешать лошадиный череп над ульями, во дворе, на кольях оград, на воротах в качестве оберега»17.
Почему же у греков исчез конский череп как оберег? Потому что после завоевания юга Балканского полуострова греки перестали быть кочевниками, перешли к оседлому скотоводству и земледелию и переняли крито-микенский культ быка в полном соответствии с большей хозяйственной важностью последнего (на лошадях тогда не пахали). Поэтому горгонэйон утратил выраженные признаки конской головы, а в то же время популярным оберегом стал бычий череп (греч. букранион), как у скотоводов Черной Африки по сей день. Европа сохранила от эллинской архитектуры так называемый «букран», украшение внешней стены: это барельеф бычьего черепа с рогами, заключенный в квадратную рамку.
Но когда-то конская голова пугала сильнее бычьей, даже конская кость служила оберегом, как и сегодня ведется у крестьян Западной Анатолии, вешающих лошадиную кость над колыбелью новорожденного для защиты от злого духа.
Лошадиная голова была не только оберегом. Во время нашествия Ксеркса в составе его разноплеменного войска пришли в Грецию и тогдашние данники персов — иудеи. О них греческий поэт конца V в. до н. э. Хэрил Самосский пишет:
…Ратники эти окрест пространного озера жили
На Солимских высотах, и волосы стригли, а сверху
Кожу с конской главы надевали, высушив дымом.
Иудейские ратники Ксеркса носили шлем устрашающего характера: то была кобылья пасть, из которой лицо воина смотрело так же, как лицо Геракла — из пасти убитого им Немейского льва. Таким образом, лошадиная голова должна была не только отпугивать духов, но и устрашать врагов в битве, как и голова Медузы на щитах греческих воинов. Это уже более активная функция.
Недостающие звенья следует искать в этнографическом и фольклорном материале, более близком к древней Руси.
II
В исландской «Саге об Эдиле» герой берет жердь из орешника18, насаживает на нее лошадиный череп и произносит заклятие: « — Я воздвигаю здесь эту жердь и посылаю проклятие конунгу Эйрику и его жене Гуннхильд,- он повернул лошадиный череп в сторону материка,- Я посылаю проклятие духам, которые населяют эту страну, чтобы они все блуждали без дороги и не нашли себе покоя, пока они не изгонят конунга Эйрика и Гуннхильд из Норвегии.
Потом он всадил жердь в расщелину скалы и оставил ее там. Он повернул лошадиный череп в сторону материка, а на жерди вырезал рунами сказанное им заклятие» 12.
Здесь нет физического уничтожения врагов Эдиля, есть лишь опосредованное воздействие, но оберег уже превратился в колдовское орудие.
Между норвежской магией и верованиями древней Руси могла существовать связь. Так называемая «норманская теория», выводившая всю русскую культуру и государственность из варяжских набегов, полностью развенчана нашей наукой. Но эта справедливая критика порою приводит к иным крайностям: «…говорить о воздействии норманнов не приходится»20. Но Б. Рыбаков, которому принадлежат эти слова, сам же отмечает широкое влияние древнерусской культуры на Скандинавию21. Почему же не признать факт взаимного влияния?
Сношения Скандинавии и восточного славянства в VIII-X вв. были довольно тесными. Не случайно сюжет средневековой исландской саги об Одде Стреле совпадает с рассказом о смерти Олега в «Повести временных лет»: в центре обоих сюжетов — череп любимого коня, ставший гнездом ядовитой змеи. И сага об Одде, и рассказ русской летописи восходят «к древнему сказанию, которое издавна бытовало па юго-западе Норвегии»22. Норманнская дружина конунга Олега занесла на Русь некоторые скандинавские сказания и веровании, в том числе, возможно, представление о колдовской и фатальной силе лошадиного черепа.
Около века спустя на юго-восточных границах Руси появился тот же символ и тоже с угрожающим, хотя иным значением. Конскую голову на копье везли завоеватели из глубин Азии.
В ногайской сказке «Kаpa-Батыр и Синий конь» фигурирует змей с лошадиной головой «змеиный падишах»23. Почему у него лошадиная голова? Потому что у тюркских народов она издавна служила знаком власти. Именно в Ногайской степи, а также в Македонии, Трансильнании, Добрудже, в Пловдивском округе Болгарии археологи неоднократно находили скипетры из андезита с миниатюрной лошадиной головой: у протоболгар это был знак царской власти. У половцев, огузов и других тюркских народов появился бунчук — копье с конским хвостом. Возможно, древним вариантом бунчука была насаженная на копье лошадиная голова — прототип протоболгарских скипетров.
И скандинавское волхование с лошадиным черепом на жерди, и тюркские бунчуки и скипетры с лошадиной головой должны были поразить славянское воображение. В том и другом случае лошадиная голова воспринималась как чужая и враждебная сила. Переняли ли славяне скандинавскую магию? Слабым указанием на такую возможность могут показаться некоторые варианты русского сказочного сюжета типа AT 735 А (Афанасьев, 303) — «Горе»; в этих вариантах бедный мужик запирает Горе не в сундуке, не в гробу, не в колесной втулке, а в кобыльем черепе. В украинской сказке «Кобиляча голова» (вариант Афанасьев 99, AT 480) девушка влезает в одно ухо головы, вылезает из другого и становится красавицей. Но этот мотив в русских сказках связан не с кобыльей головой, а с чудесным конем героя («Сивка-Бурка»).
Отдельные сказки не могут служить доказательством того, что древний славянин манипулировал с лошадиной головой, как Эдиль в исландской саге. На Украине, прямо наследующей Киевской Руси, кобылью голову воспринимали как злого духа. Отсюда сравнение поэта:
Приiхала, загримотiла,
Кобиляча мов голова…24
Это гремящее страшилище являлось, по-видимому, сюжетным синонимом ведьмы и ее атрибутом. Народная фантазия восточных славян приписала магию с лошадиным черепом своим злым духам. Такие представления местами сохранились вплоть до XX века, о чем свидетельствует один реликтовый купальский обряд в Брестской области Белоруссии: «В с. Симоновичи хорошо сохранился мотив сжигания ведьмы: конский череп, называемый видьма, укрепляли на высоком шесте над костром, называемым купайло, и сбивали в огонь, где он и сгорал; после чего молодежь веселилась, пела и плясала у костра»25.
Это ценное свидетельство следует поставить в прямую связь со сказкой «Василиса Премудрая». Известно, что в украинском фольклоре «видьма» — частый синоним Бабы-Яги; в русских сказках ведьма тоже иногда заменяет Ягу. В то же время украинская «Кобиляча голова» — сюжетный синоним Бабы-Яги. Видимо, колдовское орудие ведьмы стало в реликтовом обряде села Симоновичи ее метонимической заменой; в полной же форме обряд состоял из сожжения чучела ведьмы вместе с атрибутами ее колдовства, из которых главным был кобылий череп.
Череп на палке в сказке «Василиса Премудрая», символ огненной смерти, представляется отголоском обряда, входившего в купальский цикл. Ведь Иван Купала — солнцеворот, после него световой день начинает убывать; конь — древнее солнечное божество; кобылья голова — огненная смерть, эквивалент солнечного пламени, орудие колдовства ведьмы. Сжигая его в купальском костре, празднующие не просто уничтожают ведьму или ее сжигающий «инструмент», но как бы помогают природе, участвуют в природном цикле: после этого сожжения «видьмы» день начинает убывать, а летний зной — слабеть. Перед уборкой урожая излишнего зноя не нужно, и в Иванову ночь, сжигая кобылий череп, славяне «уничтожали» губительное солнечное пламя.
Нет никаких оснований предполагать, что в подобных обрядах славяне употребляли человеческие черепа. Почему же в «Василисе Премудрой» назван именно человеческий череп?
Во-первых, потому что в ней заключено скрытое дублирование мотивов: в сказке действуют и Баба-Яга, и эквивалентная ей кобылья голова из украинского фольклора. При этом Яга «подчиняет» себе свою жуткую сюжетную соперницу. Яга же, как известно, — образ многосоставный: «хозяйка леса», она в то же время выступает как похитительница детей и людоедка, подобно тюркской Алкары (Альбаслы) или злым великаншам западноевропейского фольклора. Общепризнанное людоедство Яги и превратило конские головы, обереги славянского жилища, в людские, а говорящую кобылью голову украинских сказок — в человеческий череп с огненными глазами. Во-вторых, эта трансформация представляет собой типологическую аналогию с превращением архаических преданий об огнедышащей кобылице и чудесном жеребенке в классический миф о Медузе и Пегасе. Когда греки перестали понимать, что может быть страшного в кобыльей голове, они придали кобылице черты хтонического чудовища (змеи вместо волос) и одновременно — антропоморфные черты. Образ приобрел фантастическую контрастность (ср. кентавр, сфинкс и т. п.); такое человекообразное чудовище страшнее кобылицы. Точно так же человеческий череп страшнее кобыльего. Антропоморфизация зоологических образов — объективный и повсеместный процесс. Яркий пример его мы находим в «Великорусских сказках» И. Худякова: «Мачехина дочь и падчерица» (№100, в первом издании № 13). Это вариант типа AT 480, очень близкий к приведенному А. Афанасьевым украинскому варианту («Кобиляча голова) русской сказки (Афанасьев, 99). Но при большом сходстве записи Худякова с украинской сказкой, единственным отличием является замена привычной для украинцев кобыльей головы — «человеческой головой»26.
Процесс антропоморфизации захватил и Бабу-Ягу (некогда имевшую зооморфный облик), и огнедышащую кобылицу, которая стала Горгоной, и даже (в записи Худякова) кобылью голову.
Русь, по сути дела, не знала страха перед конем (славяне и германцы в древности остерегались только белых коней; это суеверие еще разделял А. С. Пушкин). Скандинавское волхование с лошадиным черепом, видимо, не практиковалось реально, а приписывалось ведьме, Бабе-Яге. Русские крестьяне бросали лошадиную голову в костры, «чтобы все родилось», и даже вводили лошадь в дом невесты27, но не использовали лошадиной головы как колдовского оружия.
К человеческой же голове древняя Русь относилась почтительно: вспомним хотя бы, как наказан Василий Буслаев за неуважение к мертвой голове.
В свете сказанного замена лошадиного черепа человеческим в сказке «Василиса Премудрая» предстает как усилительное средство для характеристики зла (Бабы-Яги) и как средство создания поэтически ужасного. С исторической же точки зрения интересующая нас замена возникла в результате вышеуказанного дублирования мотивов и общей антропоморфизации архаических животных образов.
В древнем первоистоке русской сказки «Василиса Премудрая» выступал кобылий череп на шесте — магическое оружие, тождественное колдовскому устройству норвежца Эдиля и типологически параллельное отрубленной голове Медузы Горгоны.
1 Сравнительный указатель сюжетов. Восточнославянская сказка. Составители Л. Г. Бараг, И. П. Березовский, К. П. Кабашников, Н. В. Новиков. Л., 1979, с. 142.
2 Казки Буковини. Запис М. Г. Iвасюка, упорядкування М. Г. Iвасюка та В. С. Басараба. Ужгород, 1973, с. 215–219.
3 См. об этом: Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1980, с. 242–243.
4 Геродот. История. Л., 1972, с. 213.
5 Шекспир. Собр. соч. т. 7, М., 1960, с. 711.
6 См.: Познаньска К. Старая и новая Турция. М., 1974, с. 32; Петросян Ю. А., Юсупов А. Р. Город на двух континентах. М., 1977, с. 268–269. Ср. известное стихотворение Виктора Гюго «Головы сераля» из цикла «Восточные мотивы».
7Мелетинский Е. М. Герой волшебной сказки. М., 1958, с. 197.
8 См.: Геродот. История. Л., 1972, с. 79; Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1980, с. 95, 529–532.
9 Фрейденберг О. М. Въезд в Иерусалим на осле.- В кн.: Миф и литература древности. М., 1978, с. 499.
10 Rosen-Przeworska Ianina. О sztuce Celtyckiej i Gallo-Rzymsk’ej. «Z otchfani wiekow», 1976, № 2, str. 111.
11 Мифы древней Индии. Литературное изложение В. Г. Эрмана и Э. Н. Темкина. М., 1975, с. 87.
12 Роспись в погребальной камере близ Корнето (так называемая tomba dell-Orco).
13 Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1980, с. 530.
14 Там же, с. 522.
15 Соколова З. П. Культ животных в религиях. М., 1972, с.39–40. 16 С а г и т о в Мухтар. Преданья жизни кочевой.- В кн.: Былых времен сказанья. Башкирский народный эпос. Уфа, 1979, с. 9–10. 17 Там же, с. 10.
18 Выбор орешника не случаен: ему приписывались магические свойства.
19 Исландские саги. М., 1956, с. 182.
20 Рыбаков Б. А. Культура древней Руси. М., 1956, с. 7.
21 Т а м же.
22 Стеблин-Каменский М. И. Примечания.- В кн.: Скандинавская баллада. Л., 1978, с. 259.
23 Ногайские народные сказки. Сост. Аждаут Ногай. М., 1979, с. 84.
24 Котляревський Iван, Енеiда, Киiв, 1968, с. 58.
25 Толстая С. М. Материалы к описанию полесского купальского обряда.- В кн.: Славянский и балканский фольклор. М., 1978, с. 133.
26 Великорусские сказки в записях И. А. Худякова. М.-Л., 1964, с. 227.
26 Великорусские сказки в записях И. А. Худякова. М.-Л., 1964, с. 227.
27 См. об этом: Мелетинский Е. М. Герой волшебной сказки. М., 1958, с. 140.
Назиров Р. Г. Череп на шесте. Международные параллели к одному русскому сказочному мотиву